Помощница антиквара. Часть 2. Путь.
Глава 16.
Очередной смятый лист бумаги полетел в угол. Курт Вайсмюллер уже не рассчитывал попасть в корзину по причине того, что она уже давно была погребена под кучей бумажных комков. Курт вырывал из толстой тетради лист за листом, и годы кропотливого труда, исследований, наблюдений и надежд превращались в мусор.
Последний из образцов погиб. Он изначально не отличался силой и здоровьем, но пережил более крепких и физически развитых собратьев. Он был хил, но импланты прижились в его тощем и сутулом теле почти сразу же. Он был… Стоп, Курт! Ты еще заплачь или выпей за упокой его души. Совсем раскис. Ученый вырвал лист, смял, затем расправил его. На странице среди записей о температуре, давлении и прочих жизненных показателях образца был небольшой рисунок, сделанный Куртом: маленький человечек, летящий на крыльях, разрезающий облака. Крылья были как у летучей мыши, руки отсутствовали. Вайсмюллеру вдруг стало жаль выкидывать этот набросок. Несмотря на свои невеликие способности к рисованию, Курту удалось с помощью шариковой ручки передать стремление, порыв, легкость и радость от полета. Зачем он нарисовал это? Курт и тогда-то не знал, а теперь тем более.
Робкий стук отвлек его от созерцания рисунка. Деревенская девушка, пришедшая убирать кабинет, не ожидала застать здесь кого-либо. Обычно доктор Вайсмюллер уходил намного раньше, и к ее приходу помещение было свободно. Девушка видела ученого вблизи второй или третий раз в жизни. Прежде ей доводилось иногда встретить его в коридорах, и она торопилась прошмыгнуть мимо, не попадаясь доктору на глаза. Сейчас, увидев его сидящим за столом, так близко, девушка внезапно почувствовала священный ужас, как перед божеством. И в то же время ей стало жаль его. Что-то в его позе, взгляде, жестах дало ей больше, чем он мог бы сказать словами, если бы снизошел до разговора с ней. Доктор был подавлен, расстроен, но спросить об этом, не говоря о том чтобы посочувствовать ему, уборщица не смела. Немного подождав, пока Вайсмюллер заметит ее, она все же решилась сама обратить на себя внимание. Если бы об этом узнала ее начальница, это был бы последний рабочий день девушки. Уборщице категорически запрещалось вступать в какой-либо контакт с Вайсмюллером и его помощниками. Здесь ведутся важные научные исследования. Если работа ученых не закончена к ее приходу, то она должна терпеливо ждать час, два, сколько потребуется. Решилась девушка на эту вопиющую бестактность только потому, что у нее сегодня было назначено свидание с сыном кузнеца.
Курт оглянулся на дверь, и девушке вдруг показалось, что в нее пущена молния и она сейчас осыплется на пол горсткой пепла. Но ученый неожиданно мягко спросил:
— Давно ты здесь?
— Я… Да… Нет… Простите, — залепетала юная уборщица.
— Это ты меня прости, задерживаю тебя, да и насорил здесь. Я сейчас уйду.
То, что она еще не испепелена, внушило девушке надежду, и, преодолев свою робость, она произнесла чуть дрожащим голосом:
— Оставайтесь сколько нужно. С вашего позволения я приступлю к уборке.
— Ну спасибо, что разрешила, — рассмеялся доктор. Девушка покраснела как помидор, но позволила себе короткий смешок, похожий на чириканье воробья.
— Приступай, а я еще немного посижу, — решил Вайсмюллер.
Девушка привычно начала уборку. Она хотела побыстрее освободиться от работы и поэтому вскоре перестала обращать внимание на все, что ее отвлекало. А отвлекало сегодня многое. Во-первых, в присутствии доктора она чувствовала себя немного неловко, потому что привыкла убираться в одиночестве. Во-вторых, сам ученый, с каким-то странным интересом наблюдавший за ней. И в-третьих, его подавленное состояние, которое она ощущала почти физически. Что же могло настолько выбить из колеи человека, которого боялись все, от уборщиков до его коллег-ученых?
— Что? — вдруг спросил Вайсмюллер. Девушка взрогнула от неожиданности и выпрямилась так резко, что чуть не ударилась о стол, под которым подметала.
— Простите?
— О чем ты сейчас меня спросила? Я немного задумался и не расслышал.
— Я? Нет, я ничего не спрашивала.
— Ты хочешь сказать, что мне показалось? — доктор повысил голос совсем чуть-чуть, но этого оказалось достаточно, чтобы у девушки задрожали коленки.
— Я молчала. Я бы никогда не посмела…
— Ты спросила, что меня… настолько выбило из колеи, так?
— Нет, я не…
— Да не трясись ты так, — досадливо сморщился Вайсмюллер. — Я уборщиц не ем. Ох уж эти деревенские девчонки. Принимают на веру всякую чушь. Я не бог, не монстр, а нормальный живой человек, поняла?
— Поняла, — пролепетала девушка. — Я только не поняла, чего вы от меня хотите.
— Ты спросила меня. Не вслух, но я услышал. Как ты это делаешь?
— Прошу вас, — уборщица уже чуть не плакала, — дайте мне закончить работу и уйти. Клянусь, я больше никогда… никогда…
— Что никогда? — смягчившись, спросил ученый.
— Я попрошу, чтобы меня перевели на другой участок, и больше в жизни не позволю себе досаждать вам.
— Как раз этого мне бы не хотелось. Я бы задал тебе несколько вопросов, но не сейчас. Ты слишком напугана. Так, ладно, — Вайсмюллер хлопнул ладонью по столу, — сейчас иди домой, а завтра я попрошу тебя прийти чуть-чуть пораньше. Ведь это тебе не составит труда? — он подошел к девушке и посмотрел в ее глаза, которые она упорно отводила в сторону. — Обещаю, я тебя пальцем не трону и даже заплачу тебе десять монет. Договорились?
— Как вам будет угодно, господин доктор.
Так простая девчонка с необычным даром стала лабораторной крысой Курта Вайсмюллера. Следы ее теряются в засекреченных подвалах Научного Замка, а взятый у нее биологический материал послужил основой для двух десятков образцов. Новую лабораторию, построенную специально для их исследования, назвали Домом Двадцати Сестер.
Строго говоря, их было девятнадцать. Один образец не выжил. Их различали и называли по номерам, которые были нашиты на спине, левом рукаве и правом кармане форменной рубашки. Их дни так же походили один на другой, как и сами девушки. Ранний подъем, часовая пробежка. Завтрак. Уроки: математика, дарийский язык, история Дариоса, биология и прочие. Боевая подготовка. Обед, а после — отдых: прослушивание музыки, логические игры, прогулки по саду. Час плавания в бассейне, далее занятия в группах по три-пять человек, направленные на развитие и усовершенствование их специфических способностей. Перед ужином — марш-бросок, после — отдых. Отбой в десять. Раз или два в неделю являлся доктор Вайсмюллер. Он расспрашивал девушек об их жизни, интересовался, всем ли они довольны, выборочно экзаменовал. С некоторыми разговаривал наедине. Иногда его сопровождал пожилой элегантный мужчина с надменным взглядом. Он не общался с девушками, но внимательно слушал, как с ними разговаривает доктор.
Сотрудники лаборатории, следившие за образцами днем и ночью, стремились по возможности не допускать их бесед с глазу на глаз. Поэтому Двенадцатая не знала, все ли они помнят то, что помнит она. О своих воспоминаниях она не говорила никому, да и сама старалась не думать о них. Днем ей это удавалось довольно легко: размышлять на посторонние темы было некогда. Но ночами Двенадцатой подолгу не спалось. Она видела себя девчонкой по имени Ланока, с длинной русой косой. Ланока работала в Научном Замке и жила в деревеньке неподалеку. Она любила родителей, дедушку и младших сестер, а еще она была влюблена в сына кузнеца, жившего через два дома от них. Двенадцатая помнила тот вечер, когда Ланока застала доктора в кабинете, помнила, как бежала домой не чуя ног, как плакала на груди возлюбленного, делясь своими страхами. Он убеждал Ланоку бросить эту работу, говорил, что завтра же зашлет сватов, женится на ней и больше не позволит гнуть спину на этих странных людей. Она собиралась так и поступить, но все-таки оказалась в кабинете доктора. Надо ли говорить, что больше она не видела ни родителей, ни деда, ни сестер, ни сына кузнеца?
Прежде Двенадцатая помнила лишь, как появилась на свет. Она видела, как «родились» ее сестры. Огромные, от пола до потолка, капсулы из мягкого прозрачного материала, оплетенные проводами и трубками, были наполнены мутной сероватой жидкостью, сквозь которую угадывались очертания человеческого тела. Люди в белых одеждах и защитных масках резким движением вспарывали капсулу, и с потоком воды оттуда на холодный пол вываливалось существо. Образец. Оно имело пропорции взрослой женской особи и было лишено волос и кожной пигментации. Оно — она! — несколько секунд жадно вдыхала воздух, кашляла, выплевывала воду и панически боялась задохнуться и одновременно захлебнуться. Вскоре образец начинал дышать через нос, синие губы розовели, и «новорожденную» обтирали мягким полотенцем и одевали в длинную рубашку.
Лаборанты тем временем переходили от одной капсулы к другой. Их работа была подобна часовому механизму, каждый, как винтик в идеально отлаженной системе, четко и внимательно делал свое дело. Но когда пришла очередь Восемнадцатой, сотрудник, надрезав пленку, вдруг выронил из рук резак. Он нагнулся, чтобы подобрать инструмент, но в спешке сам же оттолкнул его ногой. Жидкость хлынула в образовавшееся отверстие.Существо, заключенное в капсулу, забилось в судорожной попытке вырваться наружу. Вода быстро вытекала из искусственного чрева, а воздух не поступал через слишком маленький разрез. Тонкие белые скрюченные пальцы царапали гибкие, но слишком плотные стенки капсулы. Рот, разинутый в беззвучном крике, втягивал вместо воздуха пленку. Когда растяпе-лаборанту подали другой резак, было поздно. В панике стремясь исправить свою неловкость, он дрожащей рукой резанул пленку, облепившую мокрое тело существа. Господи, откуда кровь?! Лаборант упал на четвереньки, содрогаясь в рвотных спазмах, и сорвал с себя маску. На него выпал обмякший и прекративший бороться за жизнь образец. Бездыханное тело тут же положили на носилки и быстро унесли. Облажавшийся сотрудник получил от коллег пинка под зад и, как был, на четвереньках покинул лабораторию. Два последних образца были извлечены из своих капсул после того, как доктор Вайсмюллер призвал всех к спокойствию и собранности.
Воспоминания эти были размытыми и нечеткими, потому что сознание сестер на тот момент находилось в зачаточном состоянии, а умственное развитие было примерно на уровне двухлетнего ребенка. Сохранились эти события лишь потому, что девственно-чистый мозг получил их первыми. Постепенно память отодвигала этот ненужный материал все дальше, стремительно заполняясь всем тем багажом знаний и впечатлений, из которых и формируется жизненный опыт. Образцы, созданные гениальным ученым, быстро взрослели и обучались. Потребовалось около трех лет, чтобы сестры догнали в развитии девушек своего возраста, а своими способностями превзошли исходник — Ланоку. Доктор гордился ими, как родными дочерьми.
Самыми способными телепатками были Третья, Двенадцатая и Шестнадцатая. Их Вайсмюллер объединил в отдельную группу, для них он подобрал лучших специалистов, с ними часто и подолгу беседовал просто так, чтобы потешить свое научное самолюбие. Во время одного из групповых занятий доктор обратил внимание на то, что Третья бледна и рассеяна. Выяснилось, что девушка просто не выспалась. Ее мучили кошмары. Случайно услышав это, Двенадцатая навострила уши, но доктор не стал обсуждать недомогание Третьей при всех. После занятий он велел ей остаться. Спустя час девушки видели, как Третью увели два лаборанта. Вернулась она через несколько дней, молчаливая и вялая, и еще какое-то время принимала лекарства и была освобождена от физических нагрузок. Из этого Двенадцатая сделала вывод, что лучше хранить в секрете память о Ланоке. Она подозревала, что Шестнадцатой тоже есть что скрывать, и лишь надеялась на ее благоразумие.
За пять лет сестры стали сильными, ловкими, хорошо обученными бойцами. Также они получили безупречное светское воспитание и могли стать украшением любого замка, вплоть до королевского.Хотя работы ученого велись в строжайшей тайне, но слухи периодически просачивались за пределы лаборатории и шепотом передавались из уст в уста. Заполучить такую тигрицу себе в охрану желал любой из представителей самых влиятельных родов Дариоса. Двенадцатой же была уготована служба в королевской разведке. Мужчина с надменным взглядом — Даниэль Стоун, частый гость Вайсмюллера — выбрал ее по результатам тестов. Он приехал за ней вместе со своей женой Диноа. В отличие от своего заносчивого мужа, Диноа оказалась милой и ласковой. Девушка, воспитанная в спартанских условиях и не привыкшая к проявлению эмоций, поначалу отнеслась к даме с недоверием, но та сумела расположить Двенадцатую к себе раньше, чем они добрались до дома.
Стоуны решили, что будущая шпионка поживет некоторое время в их семье: во-первых, это будет для нее полезным социальным опытом, и во-вторых, Диноа не будет чувствовать себя одинокой, пока их сын не вернется из Чужого Мира, где учится в университете. В дальнейшем девушку отправят на подготовку в закрытую школу. Диноа не могла нарадоваться на свою воспитанницу. Даниэля не бывало дома целый день, а иногда и несколько, и его жена привязалась к девушке всей душой. Даниэль предложил ей выбрать имя — не может же очаровательная барышня называться номером — и Двенадцатая стала Ланокой.
Диноа происходила из старинного дарийского рода, чье древо неоднократно переплеталось ветвями с королевской династией. На приемах, балах и прочих светских мероприятиях она всегда была желанной гостьей. Однажды Диноа уехала на один из таких приемов, Даниэль, как всегда, пропадал на службе, а Ланока сидела в гостиной с книгой и чашкой чая.
— Мам, пап, я дома! — вдруг раздался чей-то веселый голос. Ланока могла поклясться, что к дому никто не подъезжал, дверей не открывал, и дворецкий никого не приветствовал! Что еще за шутки? Девушка вышла из гостиной на лестницу и увидела внизу незнакомого молодого человека. Дверь за его спиной была закрыта, и ковер у входа был сухим, хотя на улице шел мокрый снег.
— Вы кто такой? — спросила Ланока довольно резко. Вошедший был озадачен не меньше ее, но уверенно, по-хозяйски повесил пальто и поднялся по лестнице.
— А ты кто такая? — с нахальной улыбкой он подошел к девушке вплотную. — Новая служаночка? Ничего такая, бывали и похуже! — и вдруг с размаху хлопнул ее пониже спины. Последовавшая за этим реакция сделала бы честь деревенской простушке, но не девушке из высшего общества. Ланока отвесила наглецу такую оплеуху, что тот потерял равновесие и ориентацию в пространстве. Он непременно загремел бы вниз по лестнице, но в последний момент эта ненормальная схватила его за ворот пиджака и, рванув на себя, прислонила к перилам.
— Даю тебе еще один шанс, — победно сверкнула глазами девушка. — Меня зовут Ланока, а тебя?
Она уже поняла, кто это такой, но твердо вознамерилась добиться от него извинений.
— Кри… Кри… Кристиан Стоун.
— Ты со всеми так знакомишься, Кристиан Стоун? Ну так я научу тебя хорошим манерам.
— Го… Го… Господи Боже, где только предки нашли такую овчарку! — проблеял парень.
Неизвестно, чем бы кончилось это противостояние оскорбленных достоинств, если бы не вернувшаяся Диноа. Она обняла и расцеловала сына, а потом познакомила с Ланокой, которую представила как свою компаньонку. При ней Ланока и Крис вели себя по протоколу, за ее спиной одаривали друг друга злобными взглядами и едкими репликами, а ночами в своих спальнях засыпали с мыслями друг о друге. После каникул Крис отправился в Чужой Мир вдребезги влюбленным. Ланока изо всех сил гнала от себя образ стройного черноглазого юноши, но после месяца разлуки поняла, что без этого изнеженного маменькиного сынка ее жизнь не имеет никакого смысла.
Кристиан вернулся в начале лета. Дома был только Даниэль, у которого каким-то чудом выдался свободный вечер.
— Мам, пап, — с порога окликнул Крис.
— Ну здравствуй, сын. Наших милых дам дома нет, мама усердно вводит Ланоку в высший свет.
Крис мысленно вздохнул с облегчением: Ланока здесь, ее еще не отправили на обучение, и значит, он не зря так стремился в родной дом. Пока мужчины коротали вечер в ожидании Диноа и Ланоки, Крис решил расспросить отца об этой девушке. Даниэль с восторгом поведал сыну о трудах доктора Вайсмюллера, о Доме Двадцати Сестер и о том, как тщательно он выбирал девушку по заданию Его Величества.
— Так она… ненастоящая? — Крис был неприятно удивлен.
— А кто об этом догадается? — торжествующе воскликнул Даниэль. — Она же само совершенство!
— В том-то и дело, — угрюмо буркнул Кристиан.
Но когда Ланока и Диноа, нарядные и оживленные, словно бабочки, впорхнули в дом, Крису стало все равно, каким образом эта девушка появилась на свет. Она была намного более настоящей и живой, чем большинство девиц его круга, жеманных и неискренних.
— Ну что, овчарка, скучала по мне? — ехидно спросил Крис, когда родители вышли.
— Вот еще, — дерзко фыркнула девушка, — размечтался.
«Да, скучала,» — услышал Крис, потому что от волнения Ланока перестала следить за своими мыслями. — «Да, думала о тебе постоянно, каждую минуту, но тебе никогда в этом не признаюсь, потому что ты сын начальника королевской разведки, избалованный красавчик, привыкший к всеобщему обожанию, а я — никто, я даже человеком называться не могу! Что ты сияешь, как начищенный чайник?»
— Даже если я узнаю, что ты вылупилась из яйца дракона, — внезапно осипшим голосом произнес Крис, — я все равно не перестану любить тебя, Ланока.
Рассказчица замолчала и, отвернувшись, чтобы зажечь свечи, стерла слезу. За окном почти стемнело, вина в бутыли оставалось совсем немного.
— А дальше? — заерзала на стуле Анна. — Ланока, ну пожалуйста!
— Дальше… Когда Стоуны узнали, что я беременна, был грандиозный скандал. Никогда бы не подумала, что Диноа Виссато ди Стоун знает такие слова. Блудница — самый приличный эпитет, прозвучавший из ее уст в мой адрес. Криса отправили в университет, меня — обратно к Вайсмюллеру. Тот тоже разругался с Даниэлем, на чем свет стоит кляня его развращенного отпрыска. Другую девушку вместо меня доктор не отдал и прогнал Стоуна. Меня поместили в одиночную палату, где мне предстояло родить ребенка. Скорее всего, после этого меня бы устранили, а Айдена стали изучать. Но Крис не стал мириться с этим. С помощью браслета и медальона он совершил разбойный налет на лабораторию, застрелил охранника и лаборанта, доктора оглушил рукоятью пистолета, а меня забрал и поселил здесь. С родителями он порвал, университет бросил и стал в меру возможностей и сил зарабатывать на жизнь. Мы жили трудно, но счастливо. Когда Айдену было пять, Крис… он… нет, не могу… Айден! Иди закрой курятник, пока лисы всех кур не перетаскали! И Ромашку подои.
— Я доил уже, — огрызнулся, выходя, мальчик.
— Только не говори, что он погиб, — заволновался Ник.
— Воспаление легких, — всхлипнула Ланока. Она разлила по бокалам остатки вина, и друзья почтили память отца Айдена. Выдержав приличествующую случаю паузу, Анна спросила:
— А Седара? Где ее отец?
— Выдался неурожайный год, и мне нечем было кормить Айдена. Ту зиму я прожила у бобыля-мельника из окрестностей Адра, за еду выполняя обязанности жены. Он не знает, что я родила от него дочь. Я больше не была в той деревне и, надеюсь, в дальнейшем не попаду туда. Так, — Ланока встала из-за стола, — еще вопросы есть? У меня был тяжелый день, да еще перед вами душу наизнанку вывернуть пришлось. Хватит сопли на кулак наматывать. Нарубите-ка мне дров и принесите воды, а мы с Анной приготовим ужин — и спать! Спать.
Продолжение следует.
