Часть 1. Браслет.
Глава 3.
Далеко за полночь Анна сидела в постели и рассматривала снимки, отданные Стоуном. Фотограф запечатлел украшение с разных ракурсов, при различном освещении и на фоне всевозможных предметов: на бархатной подушке, в выставочной витрине, на мраморной руке античной статуи… Браслет был круглый, неразъемный. Золотой или позолоченный — по фото определить невозможно, но Стоун уверял, что отлит из золота высшей пробы. Это не имело для Анны никакого значения. Девушка пыталась рассмотреть то ли узоры, то ли знаки, нанесенные на внешнюю поверхность. Они были заключены в пять овалов, размером примерно с оливку, расположенных на равном расстоянии по окружности браслета. Затейливые переплетения стеблей, листьев и геометрических линий завораживали, заставляли всматриваться до потемнения в глазах.
Анна отложила фотографии и выключила свет. На грани сна и яви вдруг пришла в голову странная фантазия: когда ей удастся расшифровать эти замысловатые рисунки, тогда будет разгадана загадка, которая волновала ее с самого раннего детства… Эту загадку безуспешно пытаются решить все без исключения брошенные дети: кто их родители и почему они оставили их. Большинство таких детей перестают думать об этом, выходя из стен приюта во взрослую жизнь. У Анны было по-другому. В четырнадцать лет пережив предательство и унижение от людей, которым доверяла, она навсегда уяснила, что никому в этом мире не нужна и, следовательно, никому ничего не должна. Когда пришло время покинуть приют, директор пригласил ее в свой кабинет, достал из шкафа бумажный пакет и вытряхнул его содержимое на стол перед ней: стандартная процедура для всех выпускников.
— Это вещи, которые были при тебе, когда тебя нашли монахини у врат обители, — пояснил он. Ей рассказывали, что она младенцем была подброшена в монастырь недалеко от города, в ивовой корзине, как в старых сентиментальных мелодрамах. И теперь перед ней лежало шелковое стеганое одеяло с вышитыми вензелями, крохотное белое платье и… небольшой золотой медальон.
— Да, и это тоже, — кивнул директор в ответ на ее недоумевающий взгляд. — Возьми. Открой. Не бойся.
Пальцы, внезапно ставшие холодными и будто чужими, потянули со стола тонкую цепочку — и вот медальон лежит у нее на ладони. Она нажала ногтем на маленький замок, и створки открылись, как книжка. Внутри — два миниатюрных портрета, выполненные эмалью. Мужчина и женщина с красивыми, величавыми лицами, на головах короны, на плечах отделанные мехом мантии. Король и королева.
— Это мои… — начала было Анна — и не смогла закончить вопрос. Спустя несколько секунд, справившись с волнением, она решила спросить иначе: — Кто эти люди?
— Не знаю, — безразлично пожал плечами директор. — Все, что я могу сказать об этом медальоне — он был проверен по полицейской базе и в розыске не числится. Ты можешь продать его, это будет хорошее вложение в начало самостоятельной жизни. Если хочешь, я помогу найти покупателя.
— Нет! — не раздумывая ответила Анна и сжала медальон в кулаке. В этот момент она поняла, что теперь у нее есть идея, мечта, священный долг, да называйте как угодно: узнать, кто изображен на портретах.
Позже она много думала об этом и пришла к заключению, что это не могут быть ее родители: на исходе двадцатого века едва ли нашелся бы мастер, способный создать такой ювелирный шедевр, да и тщательно прорисованные лица и детали одежды тоже говорят о том, что медальон сделан значительно раньше. Но может быть, это более отдаленные предки… Или совершенно посторонние люди. Так или иначе, но с медальоном она не расставалась даже в самые безнадежные времена.
Анна открыла глаза и включила лампу. Нащупав на шее цепочку, вытянула из выреза майки медальон и открыла его. В мягком приглушенном свете ночника лица монаршей четы не казались такими горделивыми, они смотрели на нее ласково и грустно. Когда Анна сталкивалась с трудностями или сомнениями, она всегда советовалась с «их величествами». Ей нравилось считать, что они помогают ей принять непростое решение. «Ну что, уважаемые, — мысленно обратилась она к портретам, — беремся за браслет или отказываемся?» — больше по привычке, чем по необходимости. Она уже знала, что завтра скажет Абрахаму и Даниэлю Стоуну.
Засыпая, Анна снова вспомнила детство. Самое раннее воспоминание — ей три года или около того, монахиня ведет ее и еще одну девочку к машине. Это ее первая поездка, первый раз, когда она покидает стены обители, и последний — когда она видит доброе, мудрое лицо настоятельницы и та осеняет детей крестным знамением. Она что-то говорила, но Анна этого не помнит. Потом она во все глаза таращилась в окно машины. Затем девочки сидели вдвоем в одном кресле, дисциплинированно сложив ручонки на коленях, пока монахиня передавала их документы и вещи директрисе приюта. И потянулись серые, однообразные дни…
Больше всего маленькой Анне нравились музыкальные занятия, особенно она полюбила танцевать. Она была подвижной, пластичной, с хорошим чувством ритма. Воспитательницы называли Анну «нашей балериной» и в один голос твердили, что у нее талант. Подруги тайком завидовали. Анна же мечтала связать свою жизнь с танцем. Препятствие для осуществления этой мечты было одно, но серьезное: деньги. Ведь одно дело быть победительницей всевозможных конкурсов юных талантов и гордостью приюта, и совсем другое — заниматься с профессиональными хореографами, покупать специальную одежду, обувь и так далее.
Все же Анну заметила одна дама из попечительского совета, потеребила спонсоров, журналистов, и вскоре о способной девочке знал весь город. Также эта дама договорилась со своей приятельницей, директрисой хореографической школы, чтобы Анна занималась у нее. Та отнеслась к девочке как к выгодному приобретению и взялась за нее всерьез. Измученная муштрой наставницы, но счастливая Анна не ходила, а будто летала на крыльях. Никогда еще мечта не казалась ей настолько достижимой! Ее готовили к конкурсу, главным призом которого было оплаченное обучение в лучшей танцевальной школе в столице. Но в один прекрасный… нет, ужасный… нет, обычный день все рухнуло, разбилось, рассыпалось в пыль…
Сверху доносится шум льющейся воды. Перед глазами — пол в душевой для девочек, выложенный желтым кафелем. Анна отчетливо видит песчинки цемента между плитками. Ей четырнадцать. Она, обнаженная, лежит на мокром, холодном полу в позе эмбриона. Нужно встать, но она не может себя заставить. Все болит. Плакать она тоже больше не может: слезы иссякли. Холод, боль, стыд…
Анна резко села на кровати, слыша, как кровь пульсирует в висках. Снова этот сон. Ей бы хотелось забыть его навсегда, но сны о детстве неизменно возвращают ее в этот день, разделивший ее жизнь на «до» и «после». Она, дрожа, обхватила себя за плечи. Сердцебиение понемногу приходило в норму, но свой собственный голос в предрассветной тишине показался ей дрожащим и жалким:
— Успокойся, Анна. Это всего лишь сон. Всего лишь…
Девушка вздохнула и расслабленно откинулась на подушки. Накрылась одеялом до самых глаз, но это не помогло ей справиться с холодом, пришедшим из сна. Каждый раз, вырываясь из видений прошлого, она вновь чувствовала себя юной девчонкой, избитой, униженной… использованной. Ей казалось, сейчас войдет приютская медсестра и, заглушая шум воды, гаркнет генеральским басом: «Шульц, что разлеглась? Быстро встала и в кабинет на осмотр!»
Анна знала, что уснуть ей уже не удастся, и лежала на спине, глядя в светлеющий потолок. Запретить себе думать о той истории у нее не получалось, и каждый раз, когда видела этот сон, она до утра лежала и прокручивала тот день в голове снова и снова. Она думала об участниках того позорного инцидента и о том, как хорошо, что она их больше никогда не увидит. После месяца, проведенного в больнице, ее отвезли в другой приют в другом городе. Двоих мальчишек отправили в интернат для малолетних преступников, третий попал в больницу с серьезной травмой глаза — Анна защищалась как могла, имея в арсенале только ногти. Две девочки, бывшие ее лучшими подругами и предавшие ее, остались в старом приюте. Они приходили к ней в больницу, плакали и просили прощения, говорили, что это выглядело как шутка, что они не знали, как далеко все зайдет, что парни просто попросили покараулить за дверью. Анна накрывалась одеялом с головой и лежала так, пока девочки не уходили. Она не сказала им ни одного слова. Ее не убедили ни их мольбы, ни их проклятия.
В новом приюте Анна увлеклась боевыми искусствами и забросила танцы. Нет, она не собиралась мстить, она лишь хотела уметь защищаться. Новых друзей она не завела. Ее считали дикаркой, но никто не рискнул бы сказать ей это в лицо. Она и после приюта осталась одиночкой, хотя и перестала избегать общения и кидаться в драку по любому мало-мальски уважительному поводу.
Прежде чем стать помощницей Абрахама, Анна танцевала для съемок в рекламе, выступала в полуэротическом танцевальном шоу, даже, было дело, попробовала свои силы в стриптизе. Долго не выдержала: нет, она не из стеснительных, но похотливые лица и потные руки вызывали отвращение. Девушки, выступавшие вместе с ней, зарабатывали в несколько раз больше, потому что были сговорчивы и не столь брезгливы. Анна же, чтобы сводить концы с концами, вела занятия по самообороне для женщин. Там она и встретила Лили, которая пригласила ее в закрытый клуб на женские бои без правил. Для начала — в качестве зрителя. Анну увиденное шокировало, особенно миловидные девичьи лица, изуродованные синяками и ссадинами. И в то же время она испытала гордость за этих девушек. Конечно, дубасить друг дружку на потеху толпе — чести мало, но как они сильны и бесстрашны! Эх, ей бы хоть чуть-чуть их отваги, тогда, в душевой… Лили, видя ее интерес, назвала сумму гонорара проигравшей девушки. После этого уговорить Анну на участие в боях труда не составило. Лили стала ее агентом.
Спустя несколько месяцев Анна стала звездой клуба. Она привыкла во всем достигать совершенства и выкладывалась на тренировках без остатка, полностью. Правда, с танцами пришлось расстаться окончательно: гримеры без конца жаловались менеджеру, что им надоело маскировать ее синяки. Чашу терпения менеджера переполнило явление Анны на выступление с пластырем на скуле и с забинтованной рукой. Ладно бы еще на репетицию, но на выступление! Менеджер орал как потерпевший, а она смотрела на него и снисходительно улыбалась. Ее не сильно огорчил уход из шоу.
Анне нравилось то, чем она теперь занималась. В это же время она пересмотрела свое отношение к жизни и к людям. Ей были симпатичны девушки-бойцы, со многими из них она могла бы подружиться. Какими бы ожесточенными ни были схватки на ринге, в жизни девушки были открыты и дружелюбны и после боев вместе шли в бар чествовать победительниц и утешать побежденных. По-настоящему озлобленных среди них было мало. Все они попали в этот бизнес не от хорошей жизни: были здесь и нелегальные мигрантки, и матери-одиночки, и жертвы различных обстоятельств. Общаясь с ними, Анна снова стала живой, улыбчивой, задорной девчонкой, такой, как когда-то давно.
Однако дружба дружбой, а бизнес бизнесом. Кому-то очень не нравилась эта выскочка, в одночасье ставшая фавориткой среди болельщиков. И однажды поздно вечером во дворе своего дома Анне здорово досталось. У нее даже не было шансов защититься: ее ударили сзади по голове и спокойно, методично избили до полусмерти. Доктора сделали невозможное, чтобы поставить ее на ноги. Ей пришлось заново учиться ходить.
Лили оплатила ее лечение, но на этом ее участие в жизни Анны закончилось. На длительный восстановительный процесс ушли все личные сбережения. Надо было на что-то жить, а она ничего не умела, только драться и танцевать. Навыки, бесспорно, полезные, но при условии, что твое тело беспрекословно тебе подчиняется и не подведет в нужную минуту. А пока приходилось перебиваться случайными заработками. Анна с трудом устроилась официанткой в кафе и проработала там всего три дня: когда нахальный клиент втихаря ущипнул ее за бедро, инстинкт сработал быстрее мозга, и любитель тактильных ощущений получил по зубам. Как она впервые залезла в чужой карман — вспоминать стыдно и мерзко, но все когда-то происходит впервые… Ну, а вскоре состоялась встреча со старым антикваром, круто изменившая ее жизнь.
Продолжение следует.
